И вновь бежит дорожка непроглядная.
Колеса. Баиньки. Вибрация и гул.
Держаться тамбура. Что может быть прохладнее
стекла - для лба.. А лбу бы - губ, и губ,
и губ – еще, чтоб, вымывая немочь,
резинками чужих стирая пену пен,
позволить втягивать. Бывает ли что мелочнее,
чем тело, чем туннель, телесный темный плен,
несущийся в горизонтальном бегстве,
когтящий, рыскающий, вжавшись впопыхах -
грохочут ангелы, и кружит-кружит бесово,
а рельсы спущены, чтоб нами пропахать
дорожку - вот: от тамбуров, от лоджий,
колёс, ступней - через стекло и бой
стекла, изрезавшись, но не изверясь в «может быть",
осколки втягивать из губ, и губ, и лбов.
Колеса. Баиньки. Вибрация и гул.
Держаться тамбура. Что может быть прохладнее
стекла - для лба.. А лбу бы - губ, и губ,
и губ – еще, чтоб, вымывая немочь,
резинками чужих стирая пену пен,
позволить втягивать. Бывает ли что мелочнее,
чем тело, чем туннель, телесный темный плен,
несущийся в горизонтальном бегстве,
когтящий, рыскающий, вжавшись впопыхах -
грохочут ангелы, и кружит-кружит бесово,
а рельсы спущены, чтоб нами пропахать
дорожку - вот: от тамбуров, от лоджий,
колёс, ступней - через стекло и бой
стекла, изрезавшись, но не изверясь в «может быть",
осколки втягивать из губ, и губ, и лбов.
( в Олк
"Поезд. Витражи. " )
Сегодняшняя тема, в общем-то, тема - открытие.
Заинтересовалась фразой ( в пред. теме) :
«Если бы композитор Алексей Мажуков написал всего только три песни: "Очень хорошо!", "Ты снишься мне" для Аллы Пугачёвой, и "Красная стрела" для Софии Ротару, то он уже был бы достоин войти в золотой фонд российской музыки.»
Смутно помнила эту песню - "Красная стрела".
А.С. Мажукова.
Сестра мелодии любой,
сама – мелодия, и нежность
её
похожа на любовь,
на флейты птичьи перебежки.
Как капелька от глаз – вспорхнёт,
как вЫпоет, и, отрываясь
с карниза, веткой отряхнёт
пыльцы невызревшую завязь;
чтО пальцев перебор,
что ей
разучивание линеек,
вся – нежность, и мотив ветвей
не успевает горло склеить..
"Флейта" )
Пошла снова , как водится - в поиск.
Вычитала - из интервью с композитором.
« С Ротару мы очень долго не могли подобраться друг к другу. Подтолкнул меня к этому питерский поэт Николай Зиновьев, который впоследствии написал для Аллы "Паромщика". А тогда он только еще начинал этим заниматься. У меня была музыка, которая существовала уже года два . На неё пробовали написать текст несколько поэтов, в том числе и Илья Резник. (у него было название "Чистые пруды"). Показал я её и Зиновьеву. Сначала он написал что-то совершенно банальное про любовь, что уже сто раз было. Потом звонит и говорит: " У меня есть образ - красные сады!" Я тоже это отверг. Наконец, родилась "Красная стрела", что мне очень понравилось. Ведь поезда - это целая жизнь: любовь, встречи, разлуки... Зиновьев посоветовал предложить эту песню Ротару.
София снималась в Останкино в какой-то передаче - я подошел к ней, она это восприняла очень интеллигентно и спокойно, только попросила подождать перерыва и поискать пока свободную студию, где я мог бы показать ей песню. Она пришла, я сел за рояль, сыграл – гробовое молчание. Меня даже холод пробрал – ну, всё, думаю, не понравилось! Вдруг она говорит: "Сыграй ещё!" Я сыграл второй раз, потом третий... В результате песню она взяла, мы назначили день записи. И тут она меня снова поразила своим отношением к работе.
Ротару сделала четыре дубля: первый, прямо скажем, - неважно, второй немного лучше. Она начала нервничать: "Лёша, я не знаю, что делать! У меня не получается, мне всё это не нравится!" Я подсказал ей кое-какие штрихи, в результате третий раз спела она просто замечательно! Но всё равно не остановилась на этом и сама решила сделать ещё дубль. Ведь раньше артист не записывал песню по слову, по фразе до тех пор, пока все не будет звучать идеально. Песня в студии исполнялась сразу целиком, и ошибиться было нельзя. Несмотря на все волнения, Ротару эти четыре дубля записала меньше, чем за час.
- Это была единственная ваша работа с ней?
- Нет, у неё есть ещё одна моя песня "А музыка звучит". Кстати, с "Красной стрелой" был связан один интересный эпизод, о котором мне уже позже рассказал сам Зиновьев. Как-то они сидели в ресторане ЦДРИ в компании, где была и Пугачева. Алла похвалила "Красную стрелу", говорит: "Да, из последних песен это самая яркая. Но я бы спела её лучше!" »
Ты хочешь, чтоб я рассказал нам про август?
ну слушай рассказ о моем предосеннем
предчувствии августа;
правя и правясь,
оно через ситечко неба просеет,
сквозь перистость неба, волос и улыбки,
напомнившей щедростью Октавиана -
и вечность - и ткань, что умеет в облипку
касаться.. где губы как пена как ванна
касаются пульса,
и пульс милосерден,
и я расстилаю джинсовость рубашки
для деток-лопаток, для птиц и предсердий;
я буду огромен,
я буду ребячлив..
сбивать - как в Чапаева, дырочки - звезды,
сгорать,
обмирая в слоях атмосферы,
загадывать: Тёмен.
Темно ведь - не поздно?
Темно - это повод - чтоб вспыхнуть до света?..
Деревья и звери - гадать, бесшабашить,
(как это просеешь сквозь горло, истица?)
сбегать по ладони - романом, ромашкой
здесь родинка
выпала поводом нашим,
и мостиком гнется на выцветшем птица
на лютости рук,
о джинсовость рубашки,
о выцветший зной - предосеннее трётся..
и - губы слагая, вдыхая колодцем:
О август! Так вот где однажды родился!
ну слушай рассказ о моем предосеннем
предчувствии августа;
правя и правясь,
оно через ситечко неба просеет,
сквозь перистость неба, волос и улыбки,
напомнившей щедростью Октавиана -
и вечность - и ткань, что умеет в облипку
касаться.. где губы как пена как ванна
касаются пульса,
и пульс милосерден,
и я расстилаю джинсовость рубашки
для деток-лопаток, для птиц и предсердий;
я буду огромен,
я буду ребячлив..
сбивать - как в Чапаева, дырочки - звезды,
сгорать,
обмирая в слоях атмосферы,
загадывать: Тёмен.
Темно ведь - не поздно?
Темно - это повод - чтоб вспыхнуть до света?..
Деревья и звери - гадать, бесшабашить,
(как это просеешь сквозь горло, истица?)
сбегать по ладони - романом, ромашкой
здесь родинка
выпала поводом нашим,
и мостиком гнется на выцветшем птица
на лютости рук,
о джинсовость рубашки,
о выцветший зной - предосеннее трётся..
и - губы слагая, вдыхая колодцем:
О август! Так вот где однажды родился!
( в Олк
"Родинка. Предчувствие августа." )
Уж не знаю, как бы спела её А.Б. Пугачёва, но песня ( особенно - музыка!) - бесподобна в исполнении С. Ротару ( впрочем, я довольно-таки прохладно отношусь
к её певческому творчеству)
А ещё вычитала, что эту песню включили - саундтреком/основной темой -
в молдавский фильм.
«В то время на телевидении снимался фильм «Где ты, любовь?» с Ротару в главной роли и мне, конечно, хотелось, чтобы там звучала и моя песня. » ( А. С. Мажуков)
мы выпали из ниоткуда
и нам валиться - в никуда
от губ изогнутого чуда
в исторгнутое дадада
и кружит во вселенной шарик
вибратор с парой батарей
а мне губами - шарить шарить
в тенётах призрачных аллей
где гимназиста - просто_митя
где гимназистку - натали
от звезд проколотых пробитий
до млечного "ты протори"
где вожделение восходит
в кустах сирени навсегда
как будто бы в руке господней
зажато будущее Да
а если не случится тренья
"закат_и ветки_листья_бриз"
ты выпоив прикосновенья
свои, несешь с собой каприз
стреляться, только бы стреляться!
металлы сглатывая ртом
(восторженность - всего лишь блядство
запанибратное Потом)
и нам валиться - в никуда
от губ изогнутого чуда
в исторгнутое дадада
и кружит во вселенной шарик
вибратор с парой батарей
а мне губами - шарить шарить
в тенётах призрачных аллей
где гимназиста - просто_митя
где гимназистку - натали
от звезд проколотых пробитий
до млечного "ты протори"
где вожделение восходит
в кустах сирени навсегда
как будто бы в руке господней
зажато будущее Да
а если не случится тренья
"закат_и ветки_листья_бриз"
ты выпоив прикосновенья
свои, несешь с собой каприз
стреляться, только бы стреляться!
металлы сглатывая ртом
(восторженность - всего лишь блядство
запанибратное Потом)
и междометие *сирень*
лиловым свистом кружит шарик
смещая центр: тебе - хренеть
а мне - губами шарить шарить
лиловым свистом кружит шарик
смещая центр: тебе - хренеть
а мне - губами шарить шарить
( в Олк
«В (1980-ом) году вышел фильм «Где ты, любовь?» (первоначальное название «Год призвания»), снятый на студии «Молдова-фильм», в котором, среди многих песен, певица исполнила песню «Первый дождь» без дублёра, проехав на заднем сиденье мотоцикла по узкой насыпи посреди моря. Согласно автобиографическому сюжету, сельская певица приглашена в ансамбль, вместе с которым выигрывает гран-при на международном фестивале с песней «Где ты, любовь?» Р. Паулса на стихи И. Резника.
Фильм посмотрело около 22-ух миллионов зрителей в прокате. В этом же году вышел двойной альбом — «Песни из кинофильма «Где ты, любовь?»» с песнями из одноимённого фильма композиторов Е. Мартыновым, О. Фельцманом, А. Бабаджаняном, Д. Тухмановым. Композиция А. Мажукова «Красная стрела» стала дебютом молодого поэта Николая Зиновьева в 1980-ом году в эстрадном жанре. Песня была запрещена на Всесоюзном радио руководителем музыкальной редакции Геннадием Черкасовым из-за того, что ему не нравилось, как поёт София Ротару. Но поскольку премьера песни состоялась на телевидении, она успела стать известной даже без радиоэфира.
В 1981-ом году фильм получил приз жюри за популяризацию песенного творчества советских композиторов на XIV Всесоюзном кинофестивале в Вильнюсе по разделу художественных фильмов. Этот фильм стал первым опытом Софии Ротару в художественном кинематографе.
Многие критики назвали эту роль провальной, тем не менее фильм завоевал зрительскую любовь, а песни прозвучавшие в фильме стали легендарными: «Красная стрела» (музыка Алексея Мажукова, стихи Николая Зиновьева), «Где ты, любовь?» (музыка Раймонда Паулса, стихи Ильи Резника), «Танец на барабане» (музыка Раймонда Паулса,
стихи Андрея Вознесенского). »
Луна. Черно-белое.
Каблучком срубая спящих,
мимо снега, мимо крыш
серой, сизой, настоящей
петербурженкой летишь.
Им – пугаться до прихода,
жаться к изморози труб,
охать, выйдя поутру
в пережеванную воду,
а тебе всю ночь - шататься
в пальцах дымных на балах:
локон, талия и - танцы
до упаду, добела,
чтоб кружились звезды кряду
в блёстках снега золотых,
и свивался кучерявый
воздух-волос в завитки..
ни к чему стараться: газ –
расстояние до кожи,
неуклюжи мы, похожи -
стопы ставящие враз,
только в лунное затменье,
если снежная трава,
если тень, с тобою - тенью,
нас с тобой – не оторвать.
--
мимо снега, мимо крыш
серой, сизой, настоящей
петербурженкой летишь.
Им – пугаться до прихода,
жаться к изморози труб,
охать, выйдя поутру
в пережеванную воду,
а тебе всю ночь - шататься
в пальцах дымных на балах:
локон, талия и - танцы
до упаду, добела,
чтоб кружились звезды кряду
в блёстках снега золотых,
и свивался кучерявый
воздух-волос в завитки..
ни к чему стараться: газ –
расстояние до кожи,
неуклюжи мы, похожи -
стопы ставящие враз,
только в лунное затменье,
если снежная трава,
если тень, с тобою - тенью,
нас с тобой – не оторвать.
--
Слушаем изумительную песню.
Ведь, как заметил композитор :
-.... поезда - это целая жизнь: любовь, встречи, разлуки ...
«Красная стрела»
Музыка – Алексей Мажуков.
Слова – Николай Зиновьев.
год: 1979.
Слова – Николай Зиновьев.
год: 1979.
В кафе, где время - пополам,
провинциальном, ближе к Вам,
в кафе, обшитом деревяшкой,
дымятся две кофейных чашки –
теперь мы не бываем там.
В двух рюмках маленький коньяк
насторожённо, мягко, терпко
колышется. По желтым стенкам
свеча раскидывает мрак -
здесь хорошо.
Две тишины
сидят. Тепло. Белеет скатерть,
и рифма слух пришла б ласкать им,
но имена запрещены
неназыванием вины.
Свеча беззвучным языком
как будто клювом, будто цапля
кричит о чем-то , и тайком
ей вторит этот милый дом,
невидные роняя капли,
на стенки кофе с коньяком.
Там два молчания - в разделе.
Там время - белым - пополам:
огромной скатертью на теле..
Как быстро листья облетели!
как там тепло! как мы хотели.. –
всё зря: мы не бываем там.
провинциальном, ближе к Вам,
в кафе, обшитом деревяшкой,
дымятся две кофейных чашки –
теперь мы не бываем там.
В двух рюмках маленький коньяк
насторожённо, мягко, терпко
колышется. По желтым стенкам
свеча раскидывает мрак -
здесь хорошо.
Две тишины
сидят. Тепло. Белеет скатерть,
и рифма слух пришла б ласкать им,
но имена запрещены
неназыванием вины.
Свеча беззвучным языком
как будто клювом, будто цапля
кричит о чем-то , и тайком
ей вторит этот милый дом,
невидные роняя капли,
на стенки кофе с коньяком.
Там два молчания - в разделе.
Там время - белым - пополам:
огромной скатертью на теле..
Как быстро листья облетели!
как там тепло! как мы хотели.. –
всё зря: мы не бываем там.
“Красная стрела” ночью отойдет. Я тебя люблю, а ты?
“Красная стрела” от меня сейчас вихрем оторвет
мечты.
мечты.
Между нами ночь пропастью растет. Я тебя люблю, а ты?
И вот уже вдали, разлукой в полземли, умчавшийся твой след, твой след.
Где взять мне силы разлюбить тебя, не видеть горьких снов?
Где взять мне силы развенчать тебя, не верить в нежность слов?
Где взять мне силы развенчать тебя, не верить в нежность слов?
Где взять мне силы не простить тебя, и болью той не жить?
Где взять мне силы разлюбить тебя, забыть тебя, забыть, тебя забыть?
Так заведено - рейс не отменить. Время подошло – и все.
“Красная стрела” в памяти моей пламенем прошла – и все.
“Красная стрела” сердце обожгла, счастье унесла – и все.
И только тишина ко мне теперь нежна, ко мне теперь нежна, нежна.
Где взять мне силы разлюбить тебя, не видеть горьких снов?
Где взять мне силы развенчать тебя, не верить в нежность слов?
Где взять мне силы развенчать тебя, не верить в нежность слов?
Где взять мне силы не простить тебя, и болью той не жить?
Где взять мне силы разлюбить тебя, забыть тебя, забыть, тебя забыть?
Вот.
Песня и стихи - великолепны, да?
А к теме, как нельзя лучше, подошли великолепные полотна
А к теме, как нельзя лучше, подошли великолепные полотна
Французского художника Claude Lazar.
Они такие... - многоречивые и тревожные:
Они такие... - многоречивые и тревожные:
тусклые блики фонарей - в тумане, столько вокзалов и
убегающих в никуда...- дорожек-рельсов ...
Пустынные гулкие коридоры и комнаты - с чемоданами,
как символ горьчайшего одиночества.
И неприкаянная, одинокая женская фигурка - у окна:
И неприкаянная, одинокая женская фигурка - у окна:
Где взять мне силы не простить тебя, и болью той не жить?
Где взять мне силы разлюбить тебя, забыть тебя, забыть, тебя забыть?
« my life, my work »
by Claude Lazar
(France ~ Contemporary)
«Figurative painting is not, like some people used to say, « a handmade photograph »,but rather the « mirror of the soul », the materialization of one’s feelings, the projection in two dimensions of one’s inner thoughts and buried memories.
Therefore, I would like to give the reader a few biographical détails wich might be useful in understanding my artwork.
I was born in 1947 in Alexandria, Egypt. My father, Joseph, although descended from a family of antique dealers, was a chief accountant at the Shell Company. Then, later, in Paris, he made a career at UNESCO. My mother, Josephine, was Italian and hence passionately interested in the opera.
I was born in 1947 in Alexandria, Egypt. My father, Joseph, although descended from a family of antique dealers, was a chief accountant at the Shell Company. Then, later, in Paris, he made a career at UNESCO. My mother, Josephine, was Italian and hence passionately interested in the opera.
She worked as a teacher for several years, but stopped to devote all of her time to her offspring. My older sister, Marie-Lise has been in love with books and studying since she was a young girl and she is still learning! I was never interested in academic pursuits. Fortunately for me, my mother always looked favorably on my desire to embrace an artistic career.
Since I was lazy with the spoken language, I took refuge in graphic expression. I covered any surface at hand in an obsessed way. Everywhere I went, my reputation precedes me. Pencils and sheets of paper were prepared for me, which I would rush to fill with drawings. I soon discovered the profitable side of this compulsive activity. I began with barter, exchanging a drawing for marbles, comics, or tins soldiers; then I quickened the pace, participating in drawing competitions advertised in magazines. In this way, I set up my personal household, winning cameras, record players, radios and checks of various amounts.
The “dolce vita” in the sun and at the seaside was rudely interrupted in 1956 when Egypt nationalized the Suez Canal. We were expelled, and I had to abandon my childhood, along with my dearest possessions. I was forced to leave behind several boxes full of drawings and all my toys “ Made in Japan”. I would find them again in 1996, represented in a series of paintings, as if the time had come for me to exorcise the ghosts of the past.
During that period of eviction, the apartments of our close friends and relatives were being emptied one after another. The rooms seemed larger; the corridors were cluttered with suitcases. Marks left on the walls told the stories of the paintings and the furniture that were once there. Sometimes an orphaned piano or a bulky closet was left in the back of an empty room.
On the quay, waiting for our departure, I was sitting on a trunk. Petrified by the crowds and surrounding commotion, I contemplated the huge ship riddled with portholes and streaked with rust and salt from sea spray.
During the holidays, besides fun fairs and other amusements, I discovered the pleasure of going to the movies several times a day. In the beginning, I wanted to watch the favorite themes from my childhood: westerns, musicals, and war movies. Eventually though, my taste became more refined. I began to go frequently to the “Art & Essai” cinemas and the film library. My interest in Cubism found an echo in the German expressionist films of the 1920s.
The scenery and settings comprised of oblique lines, alternative perspectives, and contrasted lightings was to inspired a series of paintings that became a determining factor in the future of my work. I was no longer happy with just copying Braque or Picasso; I needed to have my own personal style.
My schooling started at the Lycée Henri IV, and I continued my studies in an uninspired way. With my artistic future in mind, everything else seemed dull and boring. I was more motivated by my evening drawing classes of nude models than my homework. I attended lessons in two drawing studios, Place des Vosges and Boulevard Montparnasse, where I was steeped in a world of artistic individuals of various ages and coming from different backgrounds a world where I could breathe, at last!
After a “prepa” year at the Académie Charpentier, I opted for classes in ceramics, where I considered the plastic expression closest to painting. At that time, I didn’t really believe that I could make a living with my art.
When I left the Métiers d’Art School, I was not very enthusiastic about the work available in the earthenware and pottery workshops in Vallauris. I found various small decoration jobs: frescoes for particular houses, shops windows, television studios, filmsettings, etc. each day, as soon as possible, I went back to my studio in Boulogne-Billancourt, where I worked desperately hard at painting, but at that time I found my painting eclectic and unsatisfactory.
Considering that the genuine contemporary art at that time was the cinema, the last born and synthesis of all of the arts, I decided to acquire some knowledge of the field and participated in making a movie under the auspices of the famous Vincennes University.
The effect was the opposite of what I expected. I came to understand that, in a film, what I preferred was the cinematic image and not its conception. Nonetheless, from then on, my work was influenced more by Welles or Hitchcock rather than by Kandinsky or Duchamp. My paintings acquired titles that were voice-off subtitles; the subject matter had the ingredients of the film image: close-ups, panoramas, blurred distance and sharp lighting – these became my pictorial vocabulary.
In the early seventies, i twas trendy to join various artist groups, so I did. There were: the “Front des Artistes Plasticiens”, with whom we created a serigraphy worshop; the “Front Culturel”, initiated by Les Cahiers du Cinéma; the “Committee for the Denunciation of CAVAR”, which permitted artists’ to receive benefits from the Social Security system; the “Salon de la Jeune Peinture”, of which I was the General Secretary from 1976 to 1978; the “Collectif Antifasciste”, a collection of ideological painters, and there were many others.
Meanwhile, I came to work with Matieu in Cachan, where Julio Le Parc gave me a studio within his immense space.This daily interaction with experienced artists was particularly beneficial to me. The environment of hard work prevailed but was broken-up by visits of artistic personalities, festive lunches, and volleyball matches. These ideal creative conditions soon helped me give shape to my personal artistic vision.
Starting with the visual opposition of blurred/sharp images obtained by using a lens with a large depth of field, I did research into finding a subject that would give me a comparable effect in painting. After a few attempts, the window seemed to me to be the ideal choice. I contrasted the dark and sharp window shutters in the foreground with the far off light and blurry landscape. I began seeking any element that would materialize the windowpane, which worked as a barrier between those two planes, such as drops of water, or cracks or marks of any sort. At this moment, I definitively chose the urban space as the setting for my work.
Meanwhile, I came to work with Matieu in Cachan, where Julio Le Parc gave me a studio within his immense space.This daily interaction with experienced artists was particularly beneficial to me. The environment of hard work prevailed but was broken-up by visits of artistic personalities, festive lunches, and volleyball matches. These ideal creative conditions soon helped me give shape to my personal artistic vision.
Starting with the visual opposition of blurred/sharp images obtained by using a lens with a large depth of field, I did research into finding a subject that would give me a comparable effect in painting. After a few attempts, the window seemed to me to be the ideal choice. I contrasted the dark and sharp window shutters in the foreground with the far off light and blurry landscape. I began seeking any element that would materialize the windowpane, which worked as a barrier between those two planes, such as drops of water, or cracks or marks of any sort. At this moment, I definitively chose the urban space as the setting for my work.
In August 1978, I showed my latest paintings to Jean- Pierre Lavignes, who hung them in his gallery, situated on the Ile-Saint-Louis. When they were well received by the public, he organized my first personal exhibition in March 1979-an important step had been accomplished. I expanded the window theme with cafés, staircases, interiors…any place which emphasized the visual oppositions previously discussed. Then, as if I had changed places by forward tracking, I focused on exteriors, generally at night, or dusk. A deep friendship, even if rather tumultuous at times, was to take Jean Pierre and me to Italy, to the Bologna Fair. Other exhibitions soon followed. However, our fiery temperaments finally got the better of our friendly relations.
Sometime later, I joined the Galerie du Centre. Alain Matarasso, the gallery’s owner and I shared the same ambition: exhibit in the United States. Alain’s experience quickly helped us become represented in art fairs and galleries on the other side of Atlantic.
In this state of grace, good things are never isolated. First, I moved into a new studio in Montmartre and then as an apotheosis, in January 1984, I met Margot, a young and talented painter, whom I married one year later. From the very beginning of our relationship, I enriched my repertoire with new discoveries. I painted my muse from the back, wandering in the streets, the gardens, the train stations, on the bridges, as if we were in an urban road-movie.
In December 1986, we created our best work of art: our son, Victor! He was born at about nine o’clock in the morning. That winter day the sky was clear with a pinkish- orange color. I had just undertaken a series of paintings representing roofs cutting across stormy skies. Suddenly, the skies appeared clearer, colored pinkish-orange as if by enchantment.
Thanks to the several trips I’ve enjoyed in the United States, I’ve accumulated many rich experiences in my artistic career. I exhibited successively in Los Angeles, San Francisco, Dallas, Miami, Chicago, and of course, New York, at the Magna Gallery owned by Rasjad Hopkins.
When I began painting, my greatest desire was to show my work to others, if only to hang one painting in some public place. When that was done, my desire grew to have a personal exhibition. Then I had the dream of a catalog, then of an exhibition in the United States. Now, the latest important milestone has been reached: reading my own monograph.
I am, therefore, eager to thank the gallery owners who have also become my friends –Frank and Rowland- for having helped me fulfill this whish.»
